*Название: Я не любил его.
*Автор: Анкьют.
*Бета: Алмит.
*Фандом:«Наруто».
*Жанр: Слэш, драма.
*Рейтинг: Почти детский.
*Размер: Мини.
*Статус: Закончен.
*Предупрежденние: ООС, слэш.
*Размещение: Разрешение–получено.
*Отбеты: Просто и проникновенно о сложном и запутанном.

Наруто.

Я не любил его. И неважно, что я сидел ночами на кухне и поедал все свои сьестные запасы, а потом вылизывал пустые коробки из-под рамена - я никогда не был запасливым хозяином, еда заканчивалась быстро. Сгрызал даже сухую лапшу и какие-то крупы, находил склянки с лекарствами и жадно, проливая жидкость, выпивал - я не пытался себя убить, точно зная, что это травяные настойки, и вреда они не принесут, но все же вдруг… в сочетании со съеденной едой они дадут ожидаемый в страхе результат. Результат был, и сидя на унитазе, я пытался понять, или я умудрился выпить слабительную настойку, или все же не стоило, кусая колбасу, ложками заедать ее маслом.
Я не любил его. И пусть бессонными ночами я нервно теребил пачку сигарет, то принюхиваясь к кислому запаху табака, то с брезгливостью откидывая сигареты на другой конец кухонного стола. Так и не научился курить. Собственно и пить тоже - попытка превратиться в пьяницу закончилась не только ночью проведенной в туалете и головной болью поутру, но и тем, что к чувству жалости к себе, теперь примешалась горькая ненависть - опять таки к себе.
Я не любил его! Который раз я прокручивал эту фразу, глядя, как он несмело и непривычно улыбается? Улыбается Сакуре. Я не любил его, не пытался найти в его словах больший смысл, чем он вкладывал в свои обычные фразы, обращенные ко мне; не вел себя необычно, то слишком много смеясь, то чуть не плача над очередной шуткой Кибы; никогда не ждал от него признания. И сам ему не говорил. О чем? О том, что я его не любил? Что на каждую свою миссию он уходил, провожаемый моим встревоженным взглядом, о том что каждый день я жду от него более важных слов, чем «Как прошла миссия?»
Я не любил его. Не представлял, как он мягко проводит кончиками пальцев по моей щеке, неуверенно накланяется ко мне и отчаянно касается моих губ. Я и Учиха? Такое просто невозможно. Просто невозможно представить, как он крепко обнимает меня, нежно гладит плечи. Невозможно поверить, что когда я наконец то срываюсь, плачу отчаянно и выговариваю всю боль, что накопилась во мне, всю злость, что я гасил в себе и выплескиваю, царапая его спину; все отчаяние, что я мимолетно отбрасывал из своего сердца, а оно незаметно оставалось навсегда, ты принимаешь на себя следами укусов на плечах; ты не бросаешь презрительное «плакса!», а надежно держа в своих объятьях, ласково целуешь взмокший лоб и покрасневшие веки.
Я так и не признался. Да ты и не хотел этого. Ты хотел – я видел – мягкие губы Сакуры, ты хотел – я знаю – ее нежные прикосновения и тихое дыхание, ты хотел – она сама мне сказала – от нее ребенка… А я хотел не видеть, не знать, не слышать. Я не любил его, и он не любил меня. Нет, я не был ему безразличен, я был дорог и важен, лучший друг, доказавший ему ценность собственной жизни. Он мне сам это сказал. Когда звал быть свидетелем на своей свадьбе. Вот ведь как, а он оказывается не такой бесчувственный ублюдок! Я даже чуть не прослезился от его слов. Вот именно, мне хотелось плакать от столь откровенных фраз, а вовсе не от едкой мысли, что уж лучше бы он не возвращался, чтобы его тело забрал Орочимару, убил Итачи, предала команда.
Я не любил его, и поэтому все ночи до свадьбы провел на холодных улицах Конохи, пиная тренировочные столбы, кидая камни в темную гладь озера, и уставшим взглядом любовался родной деревней с высоты монументов Хокаге. Яникогданелюбилего - неровно выведенные кунаем буквы, влажно блестят на тонкой коже левой руки, на правой слова еще труднее понять, зато порезы глубже и кровь течет сильнее. Даже письменное свидетельство на теле моих слов не помогают мне поверить в эту фразу. Зато становится легче. Не от боли, кожа воспалена и противно ноет, там, где она начала уже заживать и покрыта корочкой - неприятно стянута. Но облегчение приносит сам вид крови, тяжелыми каплями падающей на как всегда грязный пол, словно это слезы, что мне не удалось выплакать… мужчина ведь, бл*!
Я не любил его. Спустя два года после их свадьбы, держа на руках сына Саске, а теперь своего крестного сына, вглядываясь с удивлением и глубоко спрятанной, даже от себя, обидой в темные, смело открытые глаза ребенка, уверенно обхватившего меня слабенькой ручкой за палец, я понял. Я никогда не любил его, ведь если бы любил - не отпустил так легко.

Саске.

Я не любил его. Не ловил горькие капли дождя, тяжело срывающиеся с пыльных листьев деревьев, представляя вкус его губ. Не ранил кунаем землю, выводя его имя, а затем стирал ладонью, загоняя грязь под ногти. Потом снова писал и снова стирал. Не скрывал крики отчаяния в раскатах грома. Мне не слышался в ветре его смех, вовсе нет, и я не открывал ночами все окна, вслушиваясь в тихий шорох занавесок.
Я не любил его. Не изводил себя тренировками, избегая любой возможности встречи. Не пытался заглушить боль, ища утешения в Сакуре. Я не использовал ее, не придумывал себе не существующие чувства. Я любил ее. Не заставлял себя улыбаться в ответ, не искал в ее взволнованных зеленых глазах уверенной синевы. Не хотел отчаянно вгрызаться в светлую кожу, до боли желая чувствовать губами жесткие изгибы крепких плеч. Не проводил в растерянности пальцем по ее щеке, не находя желаемых шрамов. И не морщился в раздражении, вдыхая сладкий запах кожи.
Я не любил его. Не продумывал свои фразы, пытаясь придать им иной смысл, а потом в волнении забывая их, говорил привычное «Как прошла миссия?». Не надеялся однажды услышать от него признания, и сам не хотел говорить о своих чувствах. Каких чувствах? Я любил Сакуру. Из-за нее я не мог сидеть дома, в бессилии проводя ночи в баре, гипнотизируя взглядом полупустую бутылку. А под утро, случайно проходя мимо его дома, видел горящий свет на кухне. И просто из любопытства, я незаметно пробирался к его окну, чтобы увидеть, как он вертит сигарету трясущимися пальцами. И услышать задумчивое «Саске». И тогда понять – что он тоже меня не любит. И поэтому, сделать предложение Сакуре – и вовсе не в надежде, что он в отчаянии придет, набьет мне морду и скажет хриплым голосом «Не отдам, не отпущу!». Но в ответ на предложение быть моим свидетелем я услышал неестественно радостное согласие и злую обиду в глубине глаз. И я не ждал ничего другого.
Я не следил за ним ночами, когда он ходил к озеру и монументам Хокаге, ища утешения в любимой деревне. И я вовсе не искусывал в отчаянии губы, пытаясь решиться подойти к нему. Я не проклинал свою гордость, не дающую мне молча обнять его, открывая свои чувства столь интимным жестом.
Я не любил его. Не желал по утрам видеть его сонную улыбку, вместо разбросанных по подушке розовых волос. Не хотел, возвращаясь с миссий, слышать насмешливое высказывание о моей задержке с выполнением задания, вместо облегченного вздоха и тихих всхлипов, скрываемых слез. Не хотел слышать легкие фразы о повседневной жизни, беззаботный голос, ничуть не смущенный моим упорным молчанием, вместо неуверенных и тщательно взвешенных слов. Мне не в тягость была забота Сакуры, не желая вместо нежных объятий ощутить тепло сильных рук. И я не крушил квартиру, узнав о ее беременности, глядя в ее испуганные глаза, понимая, что теперь это неизбежность. И не презирал себя за трусость. За так и не сказанные слова.
Я не любил его и глядя, как он в восхищении смотрит на моего сына, бережно держит чуть подрагивающими руками, я понял. Я не любил его – ведь если бы любил, то не позволил бы гордости так легко убить надежду на счастье.

Конец.